Песец подкрался незамеченным - Страница 108

108

Придурошный поднял голову, скривился чуть презритетельно и в то же время покровительственно — и тут в голове Ковалева словно повернулись шестеренки…

— Иеговист? — Ковалев брезгливо ткнул в него пальцем. — Али белый братишка?

— Не смейте оскорблять святого отца!.. — взвизгнул второй и тут же заткнулся, задохнувшись от несильного, но точно рассчитанного удара в живот. Ковалев задумчиво посмотрел на него, потом перевел взгляд на Синицына:

— Ты бы поаккуратнее — убьешь ведь.

— Да и хрен с ним. Все равно их в распыл, а я с детства эту мразь не люблю.

— Зачем? Они нам ничего не сделали, да и этих, — Ковалев небрежно кивнул в сторону пленных цыган, — я кончать буду не всех.

— Ты кого кончать собрался, совок?

Вот этого никто не ожидал. Как правило вменяемый человек в ситуации, когда на него смотрят стволы, старается вести себя тише воды и ниже травы. А тут — на тебе. Похоже, падре потерял связь с реальностью… Или никогда ее не имел.

— Как зовут? — Ковалев посмотрел на "святого" отца с неподдельным интересом.

— Чижик…

— Как?

— Чижик. Это фамилия такая, чернопузик. Понял? А теперь отпустите нас и извинитесь.

— С какой стати?

— Я - американский гражданин, вы обязаны…

— Понятно. Из иммигрантов, значит. И с чего ты решил, что тебе кто-то что-то обязан? Что ты вообще здесь делаешь, урод?

— Я несу слово божье…

— Да я ложил, что ты там несешь, курица.

— Вообще-то, Чижик — это мелкая птичка отряда воробьиных. Или, может быть, я ошибаюсь, — влез в разговор Синицын.

— Да плевать, — Ковалев, нервы которого сегодня и так были на пределе, разозлился, и его несло. — Плевать, к какому он отряду относится. Ты что ЗДЕСЬ делаешь, скотина?

— Я здесь занимаюсь своим делом. И ты, чернозадый, ошибаешься, если думаешь, что…

— А ты меня не поправляй — я тебе не стринги, — Ковалев презрительно ухмыльнулся. — Еще раз тявкнешь — по морде дам, каз-зел!

— Не смейте оскорблять святого отца! — вновь завизжал второй пленный, разогнувшись. — И оставьте в покое этих людей! Каждая нация имеет право на самоопределение, и они отстаивают это право, а святой отец приехал в нашу отсталую страну, дабы…

Ковалев слушал вопли этого невменяемого человека, и его все более давило ощущение дежа-вю. Точно так же кричали правозащитники в Чечне, орали демократы на митингах… Сволочи, ненавидящие собственную страну. А потом под их радостные крики русских резали, как овец, а солдаты в Чечне гибли ротами и батальонами, и бандитов оправдывали. А теперь недобиток тех лет опять визжал на всю округу… Вернее, визжал бы на всю округу, если бы не купол силового поля, надежно поглощающий звуки.

На той войне у Ковалева погибли друзья. Хорошие парни, с которыми он в молодости катался на велосипедах и бегал за девчонками. Друзья… И просто русские люди. А теперь какое-то дерьмо приезжает из-за бугра и вновь учит, как надо жить! Ковалев почувствовал, как тяжелым холодным комом к горлу подкатила ярость — и закипела.

Вопли мерзавца были прерваны внезапно-звонкой оплеухой, от которой правозащитник покатился по земле. Олаф, который казался воплощением флегматичности, решил проблему мгновенно и теперь потирал ушибленную руку, глядя на изумленного демократа.

— Как ты посмел, быдло!

— Знаешь, — Олаф улыбнулся, — мои предки были дворянами. Они пороли твоих предков на конюшне, а мои дети будут пороть твоих детей, потому что умный и сильный человек всегда будет при почете, власти и деньгах. А ты, старый ублюдок, только визжать и можешь.

— Юлий, успокойтесь. Эти сволочи могут сколь угодно выделываться, но потом они нас отпустят и ничего не посмеют нам сделать…

— Как-как? Юлий? Вот свезло так свезло. Один — птица недоделанная, другой — с женским именем. Выродились дерьмократы…

Эта нехитрая реплика Синицына разом разрядила атмосферу. Даже Ковалев улыбнулся, быстро успокаиваясь. В самом деле, зачем нервы тратить, подумал он и уже совсем спокойным голосом сказал:

— Знаете, господа офицеры, в чем-то эти придурки правы. Мы ведь их больше действительно пальцем не тронем. Зачем нам мараться? Так что, старая сволочь, ты мне хорошую идею накрякал. Пусть вашу судьбу, святоши, решат те, кого вы защищали, — и, обращаясь к пленным цыганам, громко приказал: — кто хочет жить, повесьте этих придурков.

Трое дюжих цыган, единственные уцелевшие и обошедшиеся без серьезных травм мужчины, отлично поняли, что от них требуется. Спустя буквально минуту оба правозащитника уже имели на шеях крепкие веревочные воротники, другие концы веревок были перекинуты через декоративные, но прочные фонарные крюки. Они, конечно, выли и дергались, но силы были явно неравны. А потом выпучивших от ужаса глаза, отчаянно вопящих либерастов аккуратно потянули вверх.

— Легче, легче, не надо им шейные позвонки ломать, — с неприкрытым отвращением в голосе бросил Ковалев. — Пусть задыхаются, сволочи, медленно и с осознанием собственной глупости.

Когда правозащитники перестали дергаться, адмирал брезгливо посмотрел на неаппетитное зрелище и спросил:

— Все сняли?

— Так точно, — отрапортовал Синицын. — На две камеры.

— Очень гут, — Ковалев поднял автомат. — Ну что, ромалэ, теперь ваша очередь.

— Вы же обещали… — по-бабьи охнул один.

— Я? Я вам ничего не обещал. Я спросил: хотите ли вы жить, и только. В следующий раз следите за тем, что вам говорят. Хотя какой уж там следующий…

Автомат коротко кашлянул, выпустив в цыган строчку пуль. Впрочем, они умерли безболезненно — Ковалев стрелял в головы. Потом подошел, шевельнул носком ботинка трупы.

108